Наш старый добрый двор - Страница 61

— Если вы это сделаете, — кричал на родителей Минас (впервые в жизни он кричал на папу с мамой), — то я уеду в другой город и там сдам документы в военкомат!

— Что ты говоришь, мальчик?! — Родители Минасика метались, охваченные паникой. — Ты не понял нас, все совершенно законно! Ведь ты такой болезненный, у тебя хроническая ангина. И потом ты единственный сын, это тоже обязаны учитывать.

— А разве Алик не был единственным?! Или тот же Ива? Или Ромка?

— У Ромы есть все же сестра… — Они пытались возражать, уговаривать, приводили десятки доводов, в отчаянии призывали на помощь всю родню, но чем дальше, тем больше убеждались: усилия их, видимо, бесполезны, придется смириться с мыслью, что Минасик, такой неприспособленный и слабый здоровьем, пойдет служить в армию и еще, не дай бог, угодит на фронт.

— А может быть, — начинали сдаваться они, — ты подашь заявление в школу военных фельдшеров? Туда, где учится Рэма? Ведь ты студент мединститута, о тебе так хорошо отзывается профессор Ростомбеков.

— Куда мне идти, решит военкомат. Я хочу как все…

— Да, да, — печально кивали головами родители. — Мы понимаем тебя, Минасик…

Что же касается Ромки, то у него, как всегда, все обошлось благополучно.

— Аоэ! В армию иду! — громогласно сообщил он, получив повестку. — Сразу в повара запишусь. Вокруг меня все как вокруг елки ходить будут, потому что повар в армии главный человек!.. Только жалко, что волосы заставят постричь под машинку. Очень некрасиво это!..

* * *

Трудно сказать, кому первому пришла в голову идея сходить на озеро. На то самое безымянное озеро, в котором когда-то были пойманы малоазиатские тритоны и на берегу которого Ромка сварил великолепный суп из захваченных с собой припасов.

Ромка утверждал, что идея принадлежит ему, кто, как не он, уважает хорошую компанию? Кто, как не он, сумеет сделать такую закуску, чтоб на всю жизнь запомнилась?

С ним не спорили. И впрямь: кто, как не Ромка?..

— Пойдем вчетвером, — сказал он. — Тогда мы тоже вчетвером ходили.

— А кто же четвертый? — поинтересовался Ива.

— Джулька пойдет. Говорит — хочу пойти. Ничего, пускай.

— Давайте и Рэму пригласим, — неуверенно предложил Минас. — Возможно, ей дадут увольнительную.

— Ва! Молодец, барашка! Неужели до сих пор за ней бегаешь? Не надоело, да? — Ромку просто поразило такое постоянство Минаса.

— Слушай, — покраснел тот, — твое дело закуска? Вот давай и пиши, что надо купить…

Идти решили в ближайшее воскресенье, не откладывая. Кто его знает, через неделю всем уже может потребоваться увольнительная. Кстати, Рэме увольнительную дали, что несколько испортило настроение Джульке. Но вида она не показала.

День выдался совсем весенний. Крутой склон горы, нежно-зеленый от пробившейся травки, уходил вверх, обрываясь острым, источенным ветрами гребнем.

— Хорошая погода, — заметил Ромка. — Такая же была, когда мы с Каноныкиным к Персидской крепости ходили. С Вальтером, ну.

— Нашел кого вспомнить!..

Все замолчали, шли, глядя под ноги. На Подгорной не любили вспоминать эту давнишнюю историю. Веяло от нее чем-то неуловимо-тревожным, словно не была она списана в безвозвратное прошлое, не поставлена последняя точка в ней, и каким-то непонятным образом эта история еще может вернуться во двор с тремя старыми акациями. Разумом каждый понимал — не может. И все-таки не любили вспоминать, и все!

Ну а Ромка, тот обязательно вылезет с чем-то непрошеным. Иди теперь думай о том, о чем вовек бы не вспоминать…

Ива лишь однажды за все это время завел разговор об Ордынском — не удержался, напомнил о нем профессору, когда тот в очередной раз попросил помочь отобрать книги для институтской библиотеки.

— Вы много лет знали Ордынского и неужели никогда?..

— Увы! Никогда ничего такого мне и в голову прийти не могло. — У профессора был смущенный вид, и Ива пожалел, что задал ему такой бестактный вопрос. — Я понимаю… сие есть потеря бдительности. Да, да, да! Не возражайте!.. Нет, право, знать человека со студенческих лет и одновременно до такой степени не знать его! На это только я способен… Сейчас, постфактум, когда поздно кулаками размахивать, ибо прекрасно обошлись и без меня, я, анализируя наши долгие беседы с этим субъектом, некоторые поступки его и инвективы, прихожу к выводу, что кто-то другой на моем месте мог бы прийти к определенным настораживающим умозаключениям, мог давно задуматься над несколько странными позициями господина Ордынского, над его, так сказать, модусом вивенди. Да вот, знаете ли, не тем голова была занята. Что, естественно, не может являться оправдывающим мотивом… — Профессор задумчиво смотрел мимо Ивы в темные стекла окна. На улице ветер раскачивал фонарь под жестяным колпаком. Сразу после отмены светомаскировки эти фонари казались Иве ослепительно яркими. — Да, вы подумайте, какой грязный шлейф тянулся за этим человеком много лет подряд! Совестно за него. Интеллигент, хороший врач… Впрочем, медицина всегда была скорее увлечением Ордынского, чем профессией… Помню, до революции в собственной клинике он бедных больных оперировал бесплатно. Даже дал об этом объявление в городской газете. Это тоже, конечно, для создания соответствующего реноме… Не пойму, как сочеталось в нем гуманнейшее призвание врача с истинной его сутью? Пожалуй, вплотную он стал заниматься медициной с четырнадцатого года, когда отбыл на румынский фронт полковым врачом. А вновь мы увиделись лишь в начале двадцать первого. Я был в ту пору прикомандирован к одиннадцатой армии… Вы не представляете себе, как давно и как недавно все это было!..